стр. 150

     И. Майский.

     ДЕМОКРАТИЧЕСКАЯ КОНТР-РЕВОЛЮЦИЯ.

     (Продолжение.)

     8. Типы русского социализма.

     В противоположность германскому социализму, который родился и вырос в пролетарских низах, русский социализм на первых ступенях своего развития носил по преимуществу интеллигентский характер. Истоки всех трех больших социалистических партий, на протяжении последних двадцати лет действовавших на политической арене, - большевиков, меньшевиков и социалистов-революционеров, - одинаково восходят не к хижине рабочего, а к квартире интеллигентного "разночинца". Именно этот сравнительно немногочисленный слой людей, мелко-буржуазный по условиям своего экономического бытия и по своей психологии, первый в России воспринял идеи западного социализма и в течение известного периода играл роль "лейденской банки", заряженной большим запасом революционной энергии. Только в процессе дальнейшего развития, с середины 90-х г.г. прошлого столетия, произошла встреча социалистической интеллигенции с "народом" в лице, главным образом, городских рабочих масс, встреча, спаявшая социалистическую теорию с социалистической практикой и положившая начало тому мощному социалистическому движению, которое в лице своей большевистской ветви достигло таких беспримерных успехов в наши дни.
     Если, таким образом, все три больших социалистических партии России вышли из одного и того же социального источника, то чем об'ясняется группировка интеллигентных "разночинцев" по трем различным лагерям?
     Это очень интересный вопрос, на который до сих пор обращалось чрезвычайно мало внимания. Мне кажется, причин данного явления было несколько. Так, например, замечалось, что люди, своим прошлым или настоящим связанные с деревней, чаще шли к с.-р. в то время, как чистые горожане тяготели преимущественно к большевикам и меньшевикам. Точно так же наблюдалось, что выходцы из более привилегированных слоев интеллигенции чаще шли к народникам в то время, как дети ее менее привилегированных групп скорее попадали к марксистам. Отдельные представители буржуазии и дворянства, иногда забредавшие в социалистический лагерь, по общему правилу, легче ассимилировались с социалистами-революционерами, чем с социал-демократами.

стр. 151

Вообще связь с элементами более высокого социального порядка у эс-эров всегда была крепче, чем у эс-деков, - не даром в дореволюционные времена эс-эры не без основания считались самой богатой из всех социалистических партий.
     Однако, на-ряду с указанными причинами, обусловливавшими распределение революционной интеллигенции по различным социалистическим лагерям, действовала еще одна и, на мой взгляд, самая существенная, это - темперамент, склад ума и характера каждого революционера. Мелкая буржуазия вообще отличается отсутствием ярко выраженного классового интереса, - оттого она так легко дробится на части под влиянием факторов второстепенного порядка. Особенно верно это по отношению к такой специфической группе мелкой буржуазии, как интеллигенция. Что ж удивительного, если личные свойства отдельного индивидуума играли крупную, даже решающую роль в выборе того или иного социалистического течения? Каждый естественно искал того, что было более созвучно его натуре.
     И, действительно, в рядах революционной интеллигенции постепенно отслоились и сложились три различных типа: большевистский, меньшевистский и эс-эровский. Три типа настолько характерных и особенных, что нередко их можно было отличить даже по внешности. Я знал людей, которые по костюму, манерам, складу лица, интонации голоса безошибочно определяли партийную принадлежность собеседника.
     Не вдаваясь в детали, можно утверждать, что с конца прошлого столетия вся русская революционная интеллигенция делилась на две основные группы: одна - рационалистического склада, у которой разум, сознание доминировали над чувством, - шла в лагерь марксизма, закладывая фундамент социал-демократического движения; другая - более эмоционального склада, в психологии которой крупную роль играли элементы чувства, - не удовлетворялась "узостью", "сухостью" и "доктринерством" марксизма и пополняла ряды народнического течения, нашедшего несколько позднее свое политическое выражение в лице партии социалистов-революционеров. В дальнейшем первая "рационалистическая" группа тоже разбилась на две части, но уже по признаку "активности": все более активные и революционные представители марксистской интеллигенции ушли к большевикам, все более пассивные и умеренные элементы нашли себе убежище у меньшевиков. Так создались те три партийно-психологических типа, о которых я говорил выше. Подчеркиваю "партийно-психологических", так как здесь меня интересует именно психологическая, а не идейная сторона вопроса.
     Каждый из трех партийно-психологических типов имел свои особые характерные черты. Большевики больше всего поражали своей необычайной революционной активностью. Это были люди действия прежде всего, часто резкие, грубые, бесцеремонные, но зато всегда смелые, самоотверженные и решительные. Большевики отличались исключительной цельностью натуры. Они, - что так редко встречается в жизни, - прекрасно умели сочетать революционную теорию с не менее революционной практикой. Внимание большевиков никогда не рассеивалось по сторонам, оно всегда было сконцентрировано

стр. 152

на одном пункте. Это часто квалифицировалось, как узость, но это давало им огромную силу. Большевики действовали обычно в "ударном" порядке и потому очень часто побеждали своих политических и идейных противников даже тогда, когда сами находились в меньшинстве. Дисциплина, сплоченность, умелое руководство, чрезвычайная энергия наступления - вот те моменты, которые обеспечивали большевикам их успехи. Особенно хорошо все эти качества большевистской стратегии были известны меньшевикам, не раз испытавшим их сокрушительную силу на своих костях. В годы, непосредственно следовавшие за вторым с'ездом партии 1903 г., появилось немало карикатур на ту внутрипартийную борьбу - между большевиками и меньшевиками, которая тогда составляла главную злобу дня в лагере российской социал-демократии. Я помню в их числе картинку, изображавшую эту борьбу в виде инсценировки известной сказки "Как мыши кота хоронили", при чем роль кота играл Ленин, а роль мышей - Плеханов, Мартов, Мартынов и др. лидеры меньшевистского течения. Карикатура била не в бровь, а в глаз: она необыкновенно метко схватила как характеры действовавших лиц, так и самый тон их взаимоотношений.
     Революционная активность удачно сочеталась в большевиках с ярко выраженной волей к власти и необыкновенной чуткостью к настроениям широких масс. Большевики никогда не боялись ответственности за обладание властью, - в собственной ли партии или в государстве при условии, что им будет обеспечено господствующее положение. Убеждение в правоте собственных взглядов всегда так глубоко переполняло большевиков, что исключало с их стороны всякие сомнения и колебания. При этом чутье масс у них было поразительное. Большевики раньше и крепче других социалистических течений сумели связаться с рабочими низами, при чем их сторонники всегда вербовались не столько из верхов, сколько из самой гущи пролетариата. Как люди с практической сметкой, они умели брать быка за рога и обыкновенно нащупывали в своей агитации такие пункты, на которые откликались самые широкие массы. Философствующие меньшевики с невольной завистью изумлялись необыкновенной ловкости большевиков в выборе выдвигаемых ими лозунгов: эти лозунги всегда были чрезвычайно ясны и просты, хорошо понятны массам и неизменно били в точку. Таких замечательных лозунгов большевики немало выбросили и на протяжении нынешней революции. Достаточно вспомнить хотя бы знаменитое "грабь награбленное", давшее могучий толчок той ломке старых социальных отношений, которая представляла важнейшую задачу революции в первый ее период. В тесной связи с тонко развитым чутьем масс стояла и большая политическая гибкость большевиков. Твердые и несгибаемые в теории, они обнаруживали вдумчивость и осторожность в тактике. Они всегда шли к одной и той же цели, но в выборе путей никогда не были доктринерами. Вместе с тем они никогда не позволяли тактике увлекать себя на путь слишком рискованных для партии экспериментов. Я помню, какую сенсацию в социалистических кругах вызвало решение большевиков участвовать в выборах в III Гос. Думу, после того как они бойкотировали выборы в I Думу и лишь на половину приняли участие в выборах во II Думу. Эс-эры бойкотировали

стр. 153

выборы в первые две Думы и остались при своем мнении и во время выборов в третью, а большевики послали в третью думу своих представителей. Тогда многим казалось, что эс-эры - истинные революционеры, а большевики - оппортунисты. Последствия, однако, показали, что большевики действительно служили революционному делу, а эс-эры лишь кокетничали революционными жестами. Пожалуй, не меньшую сенсацию в 1920 г. вызвало решение большевиков, этих страстных защитников советской системы, образовать дальне-восточную буферную республику, построенную на основах "демократической" конституции. А между тем, уже сейчас несомненно, что это решение сослужило серьезную службу социалистической революции.
     Сильные и энергичные, способные понимать массы и руководить массами, умеющие властвовать и бороться за власть, большевики были созданы не для затхлой обстановки парламентской легальности, а для горячей атмосферы баррикад, восстаний, революций. Судьба оказала им величайшую милость: она дала им жить в эпоху одной из наиболее грандиозных бурь в истории человечества.
     Полную противоположность большевикам представляли меньшевики. Связанные с большевиками общностью теоретического мировоззрения психологически, они представляли совсем иной тип людей. В меньшевиках совсем или почти совсем не было той концентрированной революционной активности, которая составляла такую отличительную черту большевиков. Меньшевики, были ученые книжники, которые прекрасно знали Маркса, но которые не умели устроить ни одной сколько-нибудь удачной партийной интриги. Это были люди кабинетного склада и культурно-политических устремлений, хорошие пропагандисты в рабочих кружках, значительно худшие агитаторы на массовых собраниях и уже совсем никуда не годные организаторы. В боевой обстановке меньшевики обычно выглядели как мокрые курицы. Зато дискуссии на отвлеченные темы умели вести как никто. Мне вспоминается такой случай. Дело происходило в 1907 г. Трое членов Петербургского Совета Рабочих Депутатов 1905 г. бежали с поселения из Обдорска. По условию, я встретил их на берегу Иртыша, верстах в десяти ниже Тобольска. Со мной был еще один спутник-меньшевик, вызвавшийся помогать мне в предстоявшем предприятии. Приезжие валились с ног от усталости. Последние две ночи они не спали, так как торопились добраться в срок до Тобольска, плыть приходилось на лодке против течения, притом все время в крайне напряженном состоянии из боязни погони. Я развел костер, и мы устроили упрощенный походный ужин. Среди беглецов случайно оказались представители всех трех социалистических партий - большевик, меньшевик и эс-эр, - после ужина большевик и эс-эр тотчас повалились на прибрежный песок и заснули. А меньшевик... ну, что мог сделать меньшевик?.. Меньшевик, конечно, вступил в теоретический спор! Приехавший со мной товарищ в то время изучал Бем-Баверка. Случайно он упомянул о Бем-Баверке в разговоре за ужином, - этого было достаточно. Меньшевик, у которого глаза слипались от утомления, сейчас же вцепился мертвой хваткой в моего спутника, и пошла писать губерния. Они проспорили до утра и, вставая среди ночи

стр. 154

подложить валежнику в костер, я все время слышал горячие тирады о трудовой теории ценности и о теории предельной полезности. Так преданы были меньшевики прекрасной богине абстракции.
     Зато практической жилки чутья действительности в них почти совершенно не было. Когда меньшевики выдвигали "лозунги", - это было всегда нечто такое сложное, запутанное и неясное, что тотчас же требовало издания пространных и глубокомысленных комментариев. Впрочем, меньшевики больше любили оперировать не с "лозунгами", а с "кампаниями", и здесь их непреодолимое стремление к политическим мудрствованиям находило себе уже вполне безбрежное выражение. Вообще это были люди не практики, а теории - образованные, культурные, необыкновенно усидчивые, но мало пригодные для активной революционной борьбы. Не даром их последователи среди пролетариата вербовались, главным образом, из тоненького слоя рабочей интеллигенции, да притом еще почти исключительно среди печатников - этого наименее революционного отряда в мировом движении пролетариата. Меньшевистских рабочих обыкновенно постигала жестокая судьба: они как-то незаметно отрывались от массы и сами до такой степени "об'интеллигентивались", что становились хуже всякого интеллигента. Тесной связи с подлинными пролетарскими массами меньшевики никогда не имели, да, по правде сказать, они немножко боялись этих масс: они их плохо понимали, не умели с ними разговаривать и как-то терялись в их присутствии.
     В соответствии с общим складом своей натуры меньшевики никогда не имели хорошей, сплоченной партийной организации. Дисциплина в их рядах всегда была слаба, идейные споры и разногласия весьма многочисленны; единство партийного действия редко достигалось; тактическое же руководство, по общему правилу, было так "тонко", что вся сеть политических построений партии обыкновенно "рвалась" в самый критический момент. Воли к власти у меньшевиков не было никакой, наоборот, была "идиосинкразия" к власти. Меньшевики были рождены для роли мирной социалистической оппозиции в каком-нибудь не очень демократическом парламенте (вроде старого прусского ландтага), где они симулировали бы революционность, с пафосом громя закрывшего собрание полицейского, но они совершенно не годились в кормчие государственного корабля, особенно в бурную погоду. Надо отдать меньшевикам справедливость, они никогда и не стремились занять место на капитанском мостике, они, напротив, старались бежать этого опасного места. Они все время смертельно боялись "ответственности", связанной с властью, и чувствовали себя воистину несчастными, когда обстоятельства вынуждали их принимать участие в правительстве. В эпоху Керенского я сотни раз слышал из уст ответственнейших меньшевиков, до Мартова и Церетели включительно, горькие жалобы на жестокую судьбу, сводившиеся в конечном счете к возгласу:
     - Хоть бы кто-нибудь пришел и взял у нас власть! Поскорей бы освободиться от этого бремени!
     Да и что удивительного? Меньшевики не любят жизни, они любят теоретизировать

стр. 155

о жизни. Мартову, этому характернейшему представителю меньшевистского психологического типа, весь мир рисуется в виде газетного листа, который должен быть заполнен меньшевистскими письменами. Писать статьи - об империализме, об угрозе новой войны, о голоде, об экономической разрухе - это его дело, но поднять руку для практической, действенной борьбы против бедствий настоящего и будущего... Организовать восстание пролетариата против капитала... Закупить хлеб в Америке для голодающих... Снабдить Донбасс продовольствием, а Урал - новыми прокатными машинами... Нет, это Мартова не интересует! Этого Мартов не станет делать, пусть это делает кто-нибудь другой! Мартов лучше сядет за стол и займется вычислениями, как можно совершить социалистическую революцию, не разбив при этом ни одного мелко-буржуазного носа.
     Третий психологический тип в стане русского социализма представляют социалисты-революционеры. Они непохожи на первые два. Если большевики являются суровыми солдатами революции, а меньшевики - ее учеными бухгалтерами, то эс-эры всегда были и остались ее шумливыми и легкомысленными романтиками. Романтиками, которые на заре своей жизни грозились небо зажечь, а кончили тем, что свалились в гниющее болото реакции.
     При встрече с эс-эрами в начале вы всегда испытывали очень приятное чувство. Хорошие люди, благородные стремления и притом масса активности, - чего же больше? Казалось, здесь именно формируются подлинные кадры революции, здесь растет и зреет полное веры и энергии ядро будущей освободительной армии. Среди эс-эров не было ни меньшевистского начетничества, ни большевистского "доктринерства", которое и человека-то за человека не считало, если он не был пролетарием. И это многих располагало в их пользу. А затем великие традиции: ведь именно эс-эры являлись наследниками героической эпохи народничества, ведь именно к ним перешли весь блеск и все обаяние, связанные с именами Лизогуба, Степняка, Перовской, Желябова, Фигнер и многих других. Словом, говоря словами поэта, у эс-эров:

          И мантии блеск, и на шляпе перо,
          И чувства - все было прекрасно!

     Неудивительно, что в начале своего политического пути эс-эры пользовались большой популярностью в революционных кругах. Неудивительно, что они обладали огромной силой притяжения, в особенности для интеллигентной молодежи, такой падкой на все благородное, возвышенное, слегка скрытое дымкой романтической неясности.
     Однако, при более близком знакомстве, это первое хорошее впечатление начинало портиться. Ибо вы очень скоро замечали, что основной чертой эс-эровского характера является ярко выраженная эмоциональность. И если в обиходе личной жизни это преобладание чувства над рассудком могло доставлять приятные моменты, то, наоборот, в области теории и практики революционной борьбы оно приносило только одни кислые плоды. Присматриваясь ближе к идеологии, тактике, организации эс-эров, вы неизменно открывали, как основную, повсюду красной нитью проходящую черту, - крайнюю

стр. 156

сумбурность, недисциплинированность мысли и действия, связанные притом с поразительной бесхарактерностью и даже трусостью.
     Возьмем область теоретических воззрений. У большевиков и меньшевиков была стройная, цельная и глубоко продуманная программа, служившая становым хребтом всей их деятельности. А у эс-эров? У эс-эров такой программы никогда не было. Спросите, в самом деле, во что верит Виктор Чернов? Боюсь, что на этот вопрос будет очень трудно ответить не только в применении к настоящему времени, но и в применении к его более благополучному прошлому. Немножко Канта, немножко Маркса, немножко Маха, немножко Михайловского и Лаврова, немножко синдикализма, немножко отсебятины, - такова программа Виктора Чернова, а вместе с тем и программа эс-эровской партии. Конечно, курочка по зернышку клюет, - сыта бывает, однако, если и партия, и ее лидер в течение двух десятилетий способны удовлетворяться подобной идеологической окрошкой, - не свидетельствует ли это о том, что основной чертой их характера являются какие-то органические хаотичность, сумбурность, недисциплинированность?
     Не иначе и в области приложения теории к практике. Марксисты всегда стояли на классовой точке зрения, они доказывали, что исторически единственным носителем идей социализма может считаться лишь пролетариат. И потому они строили политическую партию пролетариата, как основу всякого революционного движения в России. Эс-эры с этим не были согласны. Они упрекали марксистов в непростительных "узости" и "доктринерстве". По мнению эс-эров, пролетариат представлял слишком узкую базу для социалистического строительства. Дело надо было ставить шире, гораздо шире. К чему строгие классовые перегородки? К чему идеологические рогатки? Это лишь проявление недоверия к народу. Прийдите ко мне все труждающиеся и обремененные, и я создам из вас армию социалистической революции! - примерно так думал и чувствовал настоящий эс-эр. В соответствии с этим, двери эс-эровской партии гостеприимно распахивались не только пред пролетариатом, но и пред "трудовой интеллигенцией" и пред "трудовым крестьянством". Пред последним в особенности. Эс-эры брались сочетать в единой политической организации все эти разнородные социальные элементы и притом сохранить неуклонную верность революционному социализму! Настоящая квадратура круга, но эс-эров это нисколько не смущало. Еще бы!
     В 1917 г. все царские генералы записались в эс-эровскую партию, и Виктор Чернов даже не поморщился. Наоборот, эс-эры были довольны: вот, мол, какова неодолимая сила наших идей! Даже генеральские умы прошибает! Впрочем, почему же нет? Ведь, если разобрать хорошенько, генерал тоже служащий, т.-е. представитель "трудовой интеллигенции", а "трудовая интеллигенция" - один из социалистических классов. Стало быть, вступление генералов в партию ничего сомнительного из себя не представляет. Это вполне естественное и законное явление, а раз так, его надо приветствовать... Кто гонится сразу за тремя или более зайцами, тот рискует не поймать ни одного. Эта грубая народная поговорка полностью осуществилась на эс-эрах.

стр. 157

Какой социалистический класс представляет сейчас Виктор Чернов в берлинских кафе?
     А в сфере организации? Эс-эровская партия существует около 20 лет, но в сущности она никогда не была настоящей партией. Какая партия! Всегда это был какой-то пестрый цыганский табор, в котором громко шумели люди самого различного племени и звания. Слишком широка была сеть, которую закидывали эс-эры, слишком неоднороден и улов. Единого мнения в партии никогда не существовало, всегда были течения, группы, подгруппы, кружки и, наконец, отдельные индивидуумы, которые рассуждали по принципу: партия - это я! Конечно, в каждой большой партии неизбежны разноречия во мнениях, без них вообще не может итти здоровое развитие партии, но то, что делалось у эс-эров, был настоящий разврат. Вспомним 1917 год, - группа "Воли Народа", с такими махровыми представителями, как Савинков и Авксентьев, черновский "центр", левые эс-эры... Разве мыслимо было их совместное существование под одной крышей? Конечно, нет. Это ясно было и в то время. А между тем все они оставались членами единой эс-эровской партии! Вспомним последующие годы, - группа "Народ", группа цекистов в России, группа цекистов за рубежом, Сибирский Крестьянский Союз, тамбовские повстанцы, заграничный Административный Центр... И опять-таки все в одной партии! Каждая группа недовольна соседней, каждая обвиняет другую в узурпации партийного имени, и все-таки не расходятся! Эс-эры с гордостью говорят о свободе мнений, господствующей у них в партии, о свободе, которая является матерью истины. Громкие слова!
     Два десятилетия существует эс-эровская партия, а до сих пор никакой истины не открыла. Зато политической бестолковщины и неразберихи породила на целое столетие. И тут она остается верна себе. И тут, обычно, эс-эровские хаотичность, сумбурность, недисциплинированность, тесно связанные с расслаблением воли, с бесхарактерностью.
     Но, несомненно, ярче всего типичные свойства эс-эровской натуры сказываются в области тактики. Это проявилось уже в самом выборе методов революционной борьбы. Марксисты говорили: мы признаем только такие методы борьбы, которые вовлекают в эту борьбу массу. Поэтому мы отвергаем террор против отдельных представителей власти, как специфически индивидуалистический способ борьбы. Это было ясно и последовательно, но именно поэтому эс-эрам и не нравилось. Помилуй бог, как просто! Никакой сложности, запутанности, хаотичности! Так эс-эры поступить не могут. И вот в соответствии с своей "интегральной" идеологией они начинают строить "интегральную" тактику. Они не могут быть столь "узкими", как марксисты. Они не могут из чисто "доктринерских" соображений отказаться от острого оружия борьбы против самодержавия, освященного кровью стольких героев революции... И затем следует вывод: эс-эры применяют все методы массовой борьбы, признаваемые марксистами - пропаганду, агитацию, стачки, демонстрации, восстания и т. д., - а сверх того они применяют еще метод индивидуального террора, как средство дезорганизации противника и воодушевления

стр. 158

масс. Этого требовала органическая сумбурность эс-эровской натуры и еще... их болезненная любовь к внешне-романтическим эффектам.
     Но в тактике проявлялась не только эс-эровская сумбурность, в ней проявлялась также и эс-эровская бесхарактерность, переходящая нередко в простую трусость. В годы, предшествовавшие нынешней эпохе, как часто эс-эры нападали на меньшевиков за их "буржуазность" в оценке характера будущей революции! Меньшевики, как известно, считали, что пред революцией, неизбежность которой давно уже всеми ощущалась, стоят задачи превращения полу-феодальной царской монархии в буржуазно-демократическую республику, которая откроет широкую дорогу для развития капитализма и, таким образом, подготовит почву для грядущего социалистического переворота. Социалистические задачи предстоящей революции они отрицали, как вредные утопические мечтания. На этой точке зрения меньшевики остались и до сих пор. Эс-эры в прежние годы смеялись над меньшевиками и не без основания говорили:
     - Разве можно предписывать революции правила хорошего поведения? Разве можно ограничивать ее задачи исключительно лишь буржуазными достижениями? Наоборот, есть все основания полагать, что ближайшая революция далеко выйдет за рамки буржуазных возможностей, что она явится если не социалистической, то во всяком случае полусоциалистической.
     И тут обыкновенно эс-эры начинали развивать свои проекты социализации земли, осуществление которых, по их мнению, должно было составить важнейшую задачу надвигающейся революции. Отдельные представители эс-эров шли еще дальше и высказывались за установление диктатуры трудящихся и за немедленную социализацию фабрик и заводов. Вот один любопытный пример.
     В декабре 1905 г., в самом начале московского восстания, когда по России пошел неизвестно кем пущенный слух о полной победе московских революционеров, Совет Рабочих Депутатов г. Саратова обсуждал вопрос о программе своих ближайших действий. Настроение было очень приподнятое и даже восторженное, час великого освобождения казался стоящим у ворот. Один из эс-эровских рабочих поднялся с места и горячо воскликнул:
     - Товарищи! Я предлагаю немедленно итти к дворцу и арестовать Столыпина!
     - Да, да, - раздалось со всех сторон, - пойдем и покончим с этим кровопийцем!
     Столыпин, бывший в то время саратовским губернатором, жил в каменном двух'этажном особняке и день и ночь охранялся сотней казаков. У нас же не было ничего, кроме пары браунингов. Предложение было явно нелепо, и мне, присутствовавшему в Совете в качестве официального представителя с.-д. организации (в то время в Саратове раскола на большевиков и меньшевиков еще не произошло), сравнительно легко удалось убедить присутствовавших отказаться от немедленной попытки штурмовать губернаторский дворец. Решено было отложить дело до завтра, а пока принять ряд необходимых подготовительных мер. Вслед затем я поставил вопрос о том, что будет делать

стр. 159

Совет, если власть в городе перейдет в его руки. Завязались жаркие прения. В согласии с инструкцией, данной мне с.-д. организацией, я доказывал, что в этом случае Совет должен будет созвать на основе четырехчленной формулы городскую думу и передать ей захваченную им власть.
     - Как, - с негодованием воскликнул один рабочий, считавшийся у нас меньшевиком, - снова отдать власть в руки разных толстосумов, капиталистов? Так для чего же мы боролись? Для чего кровь проливали?
     Меньшевика шумно поддержали другие члены Совета. Никто не хотел менять Совет на городскую думу. Какой-то рабочий-анархист, бог весть откуда забредший на Волгу, вдруг вскочил с места и, пламенно жестикулируя, произнес горячую речь, в которой доказывал необходимость захвата и удержания власти самим Советом.
     - Мы должны не только захватить власть, - воскликнул оратор, потрясая сжатыми кулаками, - мы должны использовать ее в интересах рабочих! Мы должны немедленно национализировать все находящиеся в городе фабрики и заводы и прогнать вон их теперешних владельцев. Да, я сознаю, что нам может быть не удастся удержаться, и что сила реакции нас, в конце концов, сомнет, - что ж? Пусть мы погибнем, но зато мы укажем путь грядущим поколениям!
     Речь анархиста имела необыкновенный успех, ей восторженно аплодировали все рабочие без различия партийных оттенков и группировок. Положение мое, обязанного отстаивать данную мне организацией директиву, становилось все более трудным. Но совершенно критическим оно стало, когда выступил официальный представитель с.-р. в Совете А. И. Альтовский (тот самый, что недавно судился по эс-эровскому процессу) и полностью присоединился к голосам рабочих. Альтовский, подобно последним, требовал передачи власти Совету Рабочих Депутатов и настаивал на немедленном обобществлении фабрик и заводов. Эс-эровский оратор смеялся над "буржуазной умеренностью" с.-д. и, срывая шумные аплодисменты собрания, говорил о социалистических задачах революции.
     Последующий ход событий, к сожалению, снял с очереди обсуждавшийся вопрос, но факт все-таки остается фактом: видный эс-эр еще в 1905 г. считал возможным ставить вопрос о социалистическом перевороте в плоскости практической политики сегодняшнего дня. И он был в то время не единственный.
     И вот пришла, наконец, так долго жданная и желанная революция. Пришла в грозе и буре мировой войны, пришла полная мощи и энтузиазма, невиданных в истории, и смело ударила мечом в самые основы капиталистического общества. Да, эта революция далеко вышла за пределы буржуазных достижений, она стала социалистической революцией!
     Что же эс-эры? Приветствовали ее восторженными кликами? Бросили все свои силы и энергию на укрепление ее позиций? Поклялись защищать до последней капли крови ее завоевания?
     Ничего подобного. Увидев грозный лик, так долго и настойчиво призываемой ими бури, эти высокопарные фразеры смертельно перетрусили и, забыв

стр. 160

свои вчерашние слова, бросились вместе с помещиками, фабрикантами, генералами, офицерами и прочей черной сотней рвать зубами живое тело социалистической революции.
     А вот другой пример. На протяжении минувших шести лет пред всеми социалистическими партиями не раз становился вопрос о власти, - как решали эс-эры этот вопрос? Вспомним факты. В течение всей эпохи Керенского, эс-эры повсюду в прессе, на митингах, на совещаниях и с'ездах не уставали воспевать "революционную демократию" и указывать на нее, как на единственную опору страны. Но когда в июле 1917 г. петроградский пролетариат предложил эс-эрам (и меньшевикам) установить господство "революционной демократии", что они сделали? Они в ужасе отпрянули назад. А когда двумя месяцами позже тот же вопрос был в упор поставлен на "Демократическом Совещании" в Петербурге, что сделал Виктор Чернов? Виктор Чернов воздерживался от голосования! То же самое было и в Самаре: не успели эс-эры здесь притти к власти, как им сделалось жутко от собственной смелости, и они стали тревожно оглядываться по сторонам в поисках за товарищами, которые согласились бы разделить с ними бремя "шапки Мономаха". Конечно, эс-эры не жалели при этом громких фраз - о благе народа, о государственной ответственности, о демократии, но кто же не знает, что Виктору Чернову слова даны для того, чтобы скрывать свои мысли? Просто в эс-эрах и на этот раз говорила обычная политическая трусость, всегда составлявшая одну из отличительнейших черт их характера.
     Трусость и половинчатость - мать компромисса. Не того здорового компромисса, который, делая неизбежные уступки в путях и методах, никогда не уступает в преследуемых целях, а того гнилого компромисса, который есть компромисс ради компромисса, который не знает ни пределов, ни границ. Эс-эры всегда были и доныне остались подлинными виртуозами гнилого компромисса. Еще бы! Ведь связывать воедино ту идеологическую, тактическую, организационную и классовую окрошку, которая в сумме составляет эс-эровскую партию, можно было только с помощью перманентного компромисса, возведенного в принцип. Было где Чернову и К° научиться тонкой мудрости соглашательства! Они и научились, привыкнув не только внутрипартийные вопросы, но и все сложнейшие проблемы современности решать в плоскости гнилого компромисса, под флагом выеденного яйца. Постепенно у них сложилась своеобразная психика, не терпящая острых углов и прямых линий, везде ищущая чего-то среднего, округлого, неопределенно-бесцветного. Эс-эры органически не могут сказать: "да" или "нет". Они непременно скажут так, что выйдет "ни да, ни нет, а понимай как знаешь". Это делается даже тогда, когда собственно не вызывается обстоятельствами, делается просто так, по привычке, по принципу, в убеждении, что каши маслом не испортишь. И так как связь с пролетариатом у эс-эров была всегда очень слаба, и так как они никогда не имели сдерживающего момента в лице достаточно "доктринерской" программы, то надо ли удивляться, что эс-эровские компромиссы неизменно давали крен направо? Надо ли удивляться, что они подчас заходили слишком далеко? Так далеко, что в 1921 г. лидеры эс-эровской партии

стр. 161

оказались на службе у французской контр-разведки. Трусость и бесхарактерность эс-эров здесь дошли до своего логического конца.
     Таковы три типа социализма, выработанных российской действительностью. История уже подвела некоторые итоги их работе и дала им оценку, как творческим силам человеческой эволюции. Достоинства и недостатки каждого типа особенно ярко выявлены эпохой революции, и мне здесь нет необходимости подробно останавливаться на данной теме.
     Для меня достаточно будет указать, что Комитет членов Учредительного Собрания, как уже упоминалось выше, состоял, главным образом, из эс-эров и поддерживался меньшевиками. Этим сказано очень многое. Самый действенный и революционный тип русского социализма, тип, способный к борьбе за власть и к государственному строительству, в Самаре отсутствовал. Больше того, он вел против Комитета открытую войну. На сцене, в качестве носителей "демократической идеи" выступали люди эс-эровско-меньшевистского склада, т.-е. представители наиболее бесхарактерных, непрактичных и фантазерских элементов русского социализма. Комитет подобного состава едва ли справился бы с задачей создания демократической государственной власти даже при самых благоприятных внешних условиях. Тем не менее, на это можно было рассчитывать при тех внешних условиях, в которых фактически протекала работа Комитета. Обратимся теперь к ознакомлению с этими условиями.

     9. Соотношение социальных сил.

     С.-р. неоднократно пытались доказывать (в последний раз на недавнем процессе), что за Комитетом стояли широкие народные массы. Некоторые даже утверждали, что самый Комитет явился продуктом стихийного движения анти-большевистски настроенных рабочих и крестьянских низов. Из пред'идущего ясно, как мало соответствует истине это последнее утверждение. Но все-таки, стояли ли за Комитетом широкие народные массы?
     Посмотрим, что говорят факты.
     Обратимся сначала к городу. Как относился к Комитету фабрично-заводский пролетариат?
     Я уже упоминал, что большевистский Совет Рабочих Депутатов тотчас по занятии Самары чехо-словацкими войсками был распущен. Однако, вскоре после переворота, была созвана обще-городская рабочая конференция, на которой присутствовали представители от всех промышленных, торговых и транспортных предприятий г. Самары. В это время сотни большевиков уже сидели в тюрьмах, большевистской прессы не существовало, свобода слова и собраний для большевиков была уничтожена. В руках с.-р. и меньшевиков находились все легальные средства воздействия на массы, и однако конференция, в подавляющем большинстве, оказалась анти-комитетской. Она не решилась, правда, открыто выкинуть коммунистического знамени, да это при господстве чехо-словаков в городе было невозможно, но она обнаружила свое враждебное к Комитету отношение настолько очевидно, что эс-эровские

стр. 162

и меньшевистские лидеры невольно хватались за голову. Уже знакомый нам член Учредительного Собрания Климушкин, в своей речи на митинге, посвященном истории самарского переворота, вполне определенно заявил: "Рабочие нас совершенно не поддержали". А Брушвит на том же митинге прибавил: "Поддержка нам была оказана только со стороны крестьян, небольшой кучки интеллигенции, офицерства и чиновничества. Все остальные стояли в стороне". Пролетариат, как видим, и здесь не упомянут. Его настроение сразу и очень резко определилось.
     В начале августа был создан новый Совет Рабочих Депутатов, о котором упоминалось выше. Политическое руководство в нем принадлежало меньшевикам, однако руководители никак не могли совладать с руководимыми. Это выявилось в самом же начале работы нового учреждения при обсуждении вопроса о задачах Совета. Чувствуя враждебное настроение большинства делегатов, меньшевики, с помощью разных хитростей, пытались оттянуть принятие решения по столь кардинальному пункту. Однако наступил момент, когда оттягивать дольше было нельзя. Тогда случилось то, что было неизбежно, но что совсем не входило в расчеты Комитета: Совет Рабочих Депутатов в заседании 30 августа принял большевистскую резолюцию. Она гласила следующее:
     "Принимая во внимание поход реакции, расчищающей дорогу военной диктатуре, Совет считает своим долгом для предотвращения ее провозгласить:
     1. Всеобщее вооружение рабочих.
     2. Снятие военного положения.
     3. Немедленное прекращение политических арестов, расстрелов, самосудов и пр.
     4. Немедленное освобождение из тюрьмы всех политических заключенных.
     5. Отстаивание всех декретов, изданных Совнаркомом, как-то: 8-часовой рабочий день, контроль рабочих над производством, страхование от болезни, безработицы, инвалидности за счет предпринимателя и т. д.
     6. Отстаивание постановления III Всероссийского С'езда Советов о земле.
     7. Неприкосновенность личности и жилищ, свобода слова, печати, собраний, стачек, профессиональных союзов и партийных организаций.
     Провозглашенные выше лозунги С. Р. Д. Самары будет отстаивать всеми имеющимися у него средствами".
     Кажется, достаточно определенно. Не удивительно, что после принятия резолюции, меньшевики, стоявшие во главе Совета, пришли в полное смятение, а эс-эры (многие из них относились к возрождению Совета с большим опасением) набросились на меньшевиков, как на главных виновников всей этой "неудачной затеи".
     Такое же настроение господствовало и среди профсоюзов. С пришествием Комитета, профсоюзы не исчезли. Как я уже указывал выше, Комитет оставил в силе все рабочее законодательство большевиков, впредь до пересмотра его новой властью. Остались в силе все старые коллективные договоры,

стр. 163

остались существовать и работать, правда, в иной роли, и профессиональные союзы. Я, с своей стороны, как управляющий ведомством труда, стремился всеми мерами обеспечить нормальную работу профсоюзов в том духе, как это понимается меньшевиками, и могу констатировать, что мои усилия не оставались безуспешными. Тем не менее, большинство профсоюзов относилось с самой нескрываемой враждебностью к Комитету. В правлениях профсоюзов почти везде работали большевики, скрывавшиеся под фирмой "интернационалистов" или беспартийных, на профессиональных собраниях вечно подымались вопросы о сидящих в тюрьме коммунистах и красноармейцах, в профессиональной прессе то-и-дело проскальзывали статьи, направленные против смертной казни, расстрелов, репрессий и т. п., и прямые и косвенные восхваления порядков, установленных в Советской России.
     Непосредственные впечатления от столкновения с рабочей массой были не менее показательны. Каждый раз, как ко мне приходила депутация от рабочих, я переживал тяжелые минуты. Я чувствовал глухую стену, стоявшую между мной и моими собеседниками. Я ловил косые взгляды, недоверчивые улыбки, враждебный огонек, мелькавший в глубине глаз. Точно рабочие хотели сказать:
     - Да, мы с тобою разговариваем потому, что нужда заставляет нас пока это делать. Но ты наш враг. Мы стоим по разные стороны баррикад.
     Мне вспоминается одно мое выступление в Совете Рабочих Депутатов. Вскоре после приезда из Москвы я сделал, по просьбе меньшевиков, доклад о положении дел в Советской России. Я изображал хозяйственный развал, господствовавший по ту сторону фронта, рассказывал о восьмушке хлеба, выдаваемой в день московским рабочим, изображал большевистский террор, наполняющий тюрьмы тысячами арестованных, и призывал самарский пролетариат поддержать Комитет членов Учредительного Собрания, как власть, могущую создать царство истинной демократии. В течение всего моего доклада в зале "Триумфа", где заседал Совет, царило враждебно настороженное молчание. Когда я кончил, раздалось несколько жидких хлопков с "меньшевистских скамей". Вся остальная масса сидела насупившись, угрюмо глядя в землю. Вдруг из задних рядов чей-то громкий голос вызывающе крикнул:
     - Не верим!
     Этот возглас подействовал точно электрическая искра: внезапно обширный зал огласился бурными рукоплесканиями.
     Вспоминается мне и еще одно большое рабочее собрание. Дело происходило в начале сентября, накануне издания закона о 8-часовом рабочем дне. Между рабочими железнодорожных мастерских и железнодорожной администрацией произошел конфликт по вопросу о заработной плате. Вопрос рассматривался в ведомстве труда, потом был вынесен на собрание заинтересованных рабочих. Оно состоялось в огромном корпусе мастерских, среди паровозов, вагонов и слесарных верстаков. Народу было очень много. Рабочие сидели, стояли и висели, на полу, на окнах, на колоннах, поддерживавших здание, на токарных станках, на под'емных кранах, густой массой заливая пронизанное солнечными брызгами пространство. Меньшевики-профессионалисты

стр. 164

изо всех сил старались побудить рабочих принять предложенный ведомством труда компромисс. Рабочие шумно протестовали. В конце-концов, пришлось выступить мне и категорически заявить, что на дальнейшее повышение заработной платы Комитет не может пойти.
     - У Комитета сейчас денег нет, - сказал я, - и вы, как сознательные граждане, должны понять это и не настаивать на осуществлении невыполнимых требований.
     Едва я успел произнести эти слова, как из толпы рабочих раздался громкий возглас:
     - Вот придут большевики, - деньги найдутся!
     В ответ со всех сторон понеслось шумное:
     - Верно, верно, найдутся!
     И опять собрание огласилось бурными рукоплесканиями.
     Итак, совершенно ясно, что пролетариат не стоял за Комитетом. Да и что удивительного? Что мог предложить Комитет пролетариату? В лучшем случае 8-часовой рабочий день, который у него уже был. А большевики давали ему власть, власть в государстве, которая делала его хозяином страны, всемогущим творцом ее жизни. Сравнение было слишком не в пользу Комитета, и рабочие, естественно, мечтали о большевиках.
     Справедливость требует признать, что отдельные группы последних, примыкавшие к меньшевикам, поддерживали "власть демократии", но это была совершенно ничтожная величина. Насколько помню, в Самарской с.-д. организации того периода насчитывалось около 200 членов, из которых, во всяком случае, не менее половины было интеллигентов. Такое же положение господствовало и во всех других промышленных центрах "территории Учредительного Собрания". Рабочие массы Поволжья и Урала были против Комитета, они открыто стремились к восстановлению Советской власти.
     Менее определенно было настроение крестьянства. Крестьянин по натуре анархичен. Он большой индивидуалист и очень не любит, когда кто-нибудь вмешивается в его дела, особенно, когда кто-нибудь пытается наложить руку на его хозяйство. Не подлежит сомнению, что продовольственная политика, проводившаяся Советской властью в 1918 году, вызывала не малое раздражение в рядах деревенского населения. При том об'ективном положении, в котором тогда находилась Рабоче-крестьянская республика, эта политика, может быть, и была неизбежна, но ее психологический эффект в сознании земледельца от этого не менялся. Раздражение подчас принимало острые формы, чем ловко пользовались различные контр-революционные элементы. То там, то сям вспыхивали крестьянские восстания, шедшие под лозунгом: "Долой Советскую власть!". Подобные настроения, несомненно, имелись и в районе Поволжья и, конечно, облегчили возможность появления Комитета. Насколько знаю, однако, крестьянство особенной активности в этом отношении не проявило. Еще до самарского переворота, эс-эрам кое-где удалось сформировать небольшие крестьянские дружины, не игравшие, впрочем, крупной роли при низвержении Советской власти в Самарской губернии.

стр. 165

После прихода чехо-словаков, кулацкие элементы деревни подняли голову, повсюду стали уничтожать советы и восстанавливать прежнее сельское управление. Однако сколько-нибудь значительного притока добровольцев в войска Комитета из крестьянской среды не наблюдалось, и так как вскоре после самарского переворота наступил период полевых работ, то деревня, забывши про политику, целиком погрузилась в свои хозяйственные дела. Крестьяне были довольны, что никто их не тревожит, и на первый взгляд могло казаться, что они глубоко сочувствуют власти Комитета.
     Однако, такое положение продолжалось недолго. 30-го июня Комитет об'явил призыв на военную службу родившихся в 1897 и 1898 годах, и это сразу испортило отношение между деревней и новой властью. Данное мероприятие было воспринято крестьянством, как покушение на свободу от всяких государственных повинностей, которая, казалось им, только что была завоевана. Деревня стала отказываться давать своих сыновей, Комитет вынужден был принимать репрессивные меры, - это, конечно, обостряло положение. И так как репрессии осуществлялись руками старых царских генералов и офицеров, то очень часто они принимали характер диких расправ и издевательств над беззащитным деревенским населением. Тем больше масла подливалось в огонь. До какой степени остроты доходила борьба, может свидетельствовать история убийства видного с.-р. Цодикова. Он был командирован в Бузулукский уезд для урегулирования вопроса о выдаче рекрутов. Явившись в одно из непокорных сел с отрядом солдат, Цодиков созвал сход и потребовал подчинения приказу Комитета. Внезапно из толпы крестьян раздался выстрел, и Цодиков упал, как подкошенный. Несмотря на присутствие военного отряда, крестьяне категорически отказались выдать стрелявшего, и убийца Цодикова так и остался неразысканным.
     Чем дольше продолжалось господство Комитета, тем сильнее росло оппозиционное настроение в деревне. В середине сентября в Самаре происходил губернский крестьянский с'езд, - на нем положение эс-эров оказалось воистину критическим. Приехавшие делегаты не скрывали своего враждебного отношения к Комитету и в резких речах давали волю своему негодованию по поводу различных мероприятий новой власти. Я сам был раза два на заседаниях с'езда и видел, что ситуация становится определенно угрожающей. Эс-эровские руководители с'езда были в большом смущении. Многие боялись, чтобы крестьянский с'езд не вырвался так же из-под опеки эс-эров, как вырвался из-под опеки меньшевиков Совет Рабочих Депутатов. На счастье эс-эров, в самый трудный момент, в Самаре появился Виктор Чернов. Его, как тяжелое орудие, немедленно бросили в зал заседаний крестьянского с'езда. Маневр оказался удачным, и с.-р. небольшим большинством голосов удалось кое-как провести резолюцию поддержки Комитету членов Учредительного Собрания. Однако это была Пиррова победа. В рядах лидеров Комитета она вызывала лишь мрачные предчувствия в отношении будущего.
     Как видим, и крестьянство не могло считаться опорой Комитета. В лучшем случае оно было нейтрально, чаще - враждебно новой власти.

стр. 166

     Таким образом то, что принято называть народными массами, были не за, а против Комитета.
     Но может быть Комитету сочувствовали имущие классы? Может быть его поддерживала буржуазия и те остатки поместного дворянства, которые еще имелись на-лицо?
     Обратимся опять к фактам.
     Самарский переворот буржуазия встретила с нескрываемым восторгом. Более дальновидные из ее политиков, с самого возникновения Комитета понимали, что господство "демократии" явится лишь переходною ступенью к господству черной сотни, которая собственно и являлась основной целью их стремлений. Однако, из тактических соображений, они считали необходимым до поры до времени скрывать свои истинные намерения под защитным цветом Учредительного Собрания. Широкая масса буржуазии рассуждала проще. Она ненавидела большевиков, которые поставили ее в положение гонимого класса, и готова была приветствовать низвержение Советской власти, откуда бы оно ни пришло. Так как это низвержение пришло со стороны чехо-словаков и эс-эров, то буржуазный обыватель на первых порах готов был целовать и тех и других. Действительно, в начале господства Комитета, городские имущие классы оказывали ему нескрываемую поддержку, что ярче всего проявлялось в ассигновании торгово-промышленниками значительных сумм на содержание армии и государственного аппарата Комитета. В тот период и политические представители буржуазии, в лице кадетской партии, дружески похлопывали эс-эров по плечу и обещали им вполне лойяльное отношение к новой власти. С своей стороны, Комитет принимал все меры к привлечению буржуазных элементов в правительство. Переговоры об этом велись как до моего приезда в Самару, так и во время моего там пребывания. Беда была только в том, что кадеты упрямились. Если в Самаре, таким образом, не состоялась "коалиция" направо, то вина в этом падает не на Комитет, а на буржуазию. Комитет-то, с своей стороны, сделал все возможное для достижения этой цели.
     Однако именины буржуазного сердца продолжались недолго. Буржуазия, как класс, очень мстительна, она не прощает попрания своих прав. Она не забывает убытков, причиненных ей восстанием народных масс. Это доказано июньскими днями 1848 года в Париже, это доказано историей Коммуны, это доказано подавлением Венгерской и Финляндской революций в 1918 году. Буржуазия, напуганная призраком социального переворота, приходит в бешенство. Она теряет рассудок и в своем кровавом безумии часто действует во вред своим же собственным правильно понятым классовым интересам. Она требует военного диктатора тогда, когда в сущности для нее было бы выгоднее помириться на умеренной демократии. Но такова уж логика буржуазной психики.
     Выше мы видели, что программа Комитета членов Учредительного Собрания была не чем иным, как программой буржуазной демократии. В рамках ее капитал совершенно свободно мог бы заниматься эксплоатацией труда и беспрепятственным накоплением прибылей и процентов. Выйдя из полосы

стр. 167

бурь, комитетская государственность, конечно, значительно поправела бы и в конечном счете дала бы политический режим, напоминающий режим Франции или Германии. За спиной у Комитета буржуазия могла бы жить, как у Христа за пазухой и, рассуждая здраво, она должна была бы употребить всю свою силу и влияние на укрепление его власти. Но толстосум, переживший унижения эпохи конфискаций и выселений 1918 года, жаждал мести и крови. "Демократический" Комитет его не удовлетворял, он хотел белого генерала, который стер бы с лица земли все "советы" и "комитеты" и покарал бы большевиков и сочувствующих большевикам вплоть до седьмого колена. Поэтому естественно, что, когда медовый месяц увлечения Комитетом прошел, буржуа стал ворчать и с каждым днем находить все больше недостатков в деятельности новой власти. Решающим моментом в переломе настроения имущих классов явилось, как уже упоминалось выше, постановление Комитета о созыве нового Совета Рабочих Депутатов в Самаре.
     - Как, опять Совет? - раздраженно вопрошали люди торгово-промышленного и вообще капиталом владеющего класса.
     Сторонники Комитета пытались им доказывать, что это будет "Федот, да не тот". Однако буржуа ничего не хотел слушать и огорченно восклицал:
     - Стоило ли свергать большевиков для того, чтобы на их место посадить полу-большевиков?
     Приблизительно с конца июля буржуазия "территории Учредительного Собрания" перешла в открытую оппозицию к Комитету. Ее пресса, в особенности самарский "Волжский День", повела бешеную атаку против власти Учредительного Собрания. Ее политические лидеры все чаще стали выступать на с'ездах и собраниях с резкой критикой "демократического" правительства.
     В конце июня в Омске состоялся с'езд торгово-промышленников, на котором кадетский адвокат Жардецкий определенно поставил вопрос о военной диктатуре. С'езд согласился с ним и открыто выдвинул лозунг единоличной власти, как спасительницы России. В течение июля и августа эти черносотенно-монархические настроения, распространяясь с востока на запад, успели пустить прочные корни в кругах урало-поволжской буржуазии и к началу сентября выкристаллизовались в совершенно определенную черносотенную программу.
     Как раз накануне уфимского государственного совещания, в Уфе происходил новый с'езд торгово-промышленников, на который явились 139 делегатов от Урала, Поволжья и Сибири. Первоначально, по замыслу инициаторов, этот с'езд должен был заседать в Самаре. Однако управляющий ведомством внутренних дел Климушкин, достаточно знакомый с политической ориентацией буржуазии, запретил его созыв на подведомственной Комитету территории. Тем не менее с'езд состоялся в Уфе, так как... уфимское военное командование, вопреки прямой воле центральной власти, гарантировало "купеческому совдепу" полную безопасность.
     Уфимский с'езд состоялся и на нем буржуазия полностью открыла свое

стр. 168

лицо. Председатель с'езда казанский промышленник А. А. Кропоткин в приветственной речи заявил:
     "Лица, участвовавшие в разрушении армии, в разрушении нашей родины (намек на с.-р. И. М.), не могут быть у власти, они должны быть устранены от нее. Теперь другие руки должны восстановить армию.
     "Для того, чтобы сохранить Россию, нужна сильная власть с каменным сердцем и твердым разумом. Так как Россия воюет, так как фронт раскинут по всей России, не может быть в ней двух властей - должна быть единая власть - военная".
     Не менее характерно было выступление на этом с'езде бывшего обер-прокурора Синода в правительстве Керенского, В. Н. Львова.
     "Меня послали сюда, - заявил Львов, - тысячи мелких хуторян и крестьян-посевщиков, и это дает мне право говорить от имени демократии. Не той демократии, которая в течение нашей революции свои идеи видела только в том, что отнимала имущества других, но той, которая приобрела свое достояние кровным трудом и хочет сохранить его. Эта демократия есть истинный народ.
     "Социалисты обманули народ. Они вовлекли его в величайшие несчастья. Народу, который тяготится общиной и гибнет от нее, они навязали социализацию. Ради чуждых народу идей Маркса и Энгельса, социалисты погубили страну. Ради идей Интернационала Россия была принесена в жертву".
     Обрушившись далее на с.-р., как на главных виновников постигших Россию "несчастий", Львов продолжал:
     "Нужно вернуться на старый проторенный и верный путь. В строительстве государственности мы должны положить основным принципом право собственности. И необходимо, чтобы каждый воин, идя в бой, знал, что идет защищать свой домашний очаг, свое имущество. Но это может сделать не мечущаяся власть, которая сегодня гонит большевиков, а завтра готова звать их обратно. Если социалисты заявляют нам, что они одни справиться с государственным строительством не могут и ищут нашей помощи, то государственная мудрость торгово-промышленников должна им ответить: освободите ваши места, мы справимся и без вас! Необходима твердая единая власть. Такой властью может быть только власть военного диктатора".
     После целого ряда речей подобного же рода, с'езд вынес следующую красноречивую резолюцию о власти:
     "Во имя спасения России, восстановления ее чести, единства и возрождения ее экономического благосостояния, все военное и гражданское управление должно быть об'единено в лице верховного главнокомандующего, обладающего полнотой власти и ответственного только перед будущим Учредительным Собранием нового созыва, которое должно быть созвано не позднее одного года со дня заключения всеобщего мира.
     "Первейшей задачей этой власти является воссоздание армии мощной, способной встать на защиту родины, воссоздать Российскую державу в ее законных границах и оградить ее от всякого посягательства на ее самостоятельность и государственность.

стр. 169

     "Для создания армии необходим простор личного творчества, а это возможно лишь при уверенности для всякого гражданина, что личность его будет уважаема, а плоды трудов и его собственность обеспечена от захватов и насилий"*1.
     И резолюция и речи настолько определенны, что не требуют каких-либо дальнейших комментарий.
     Наконец, для того, чтобы получить представление о политических настроениях, господствовавших в тот период среди остатков помещичьего класса, достаточно будет процитировать резолюцию "Союза земельных собственников Оренбургской губернии", принятую им накануне того же уфимского государственного совещания. В названной резолюции между прочим говорится:
     "Необходимо немедленно и определенно указать населению, что страна управляется на точном основании законов бывшей Российской империи до февральской революции 1917 года...
     "По установлении порядка в стране Всероссийское Учредительное Собрание должно быть переизбрано и выбрано на началах, в полной мере обеспечивающих нормальное отражение русской действительности по интеллекту, правопорядку и хозяйственности...
     "Впредь до Всероссийского Учредительного Собрания необходимо восстановление цензового земства, как отражение воли хозяйственного большинства населения Оренбургской губернии"*2.
     Как видим, имущие классы были также против Комитета. С Комитетом произошла история, которая всегда случается с теми, кто садится между двумя стульями: им были недовольны и слева и справа. Для рабочих он был недостаточно революционен, для буржуазии он был недостаточно черносотен. В результате для Комитета создавалось воистину трагическое положение: ни один из социально-мощных классов не поддерживал его, наоборот, все они выступали его противниками.
     Сочувствовала Комитету только городская интеллигенция, да небольшие группы рабочих и крестьян, примыкавшие к меньшевистской и эс-эровской партиям, но это была слишком узкая база и держаться на ней долго, конечно, было невозможно. Вся беспочвенность Комитета была ярко демонстрирована результатом выборов в городские думы, происходивших в августе и сентябре месяце на "территории Учредительного Собрания".
     В Самаре, где выборы происходили в середине августа, т.-е. в момент наивысшего расцвета власти Комитета (7-го августа была взята Казань), социалистическому блоку, включавшему в себя, главным образом, с.-р. и меньшевиков, удалось собрать около половины всех поданных голосов. Точные цифры таковы: из 40.837 голосовавших за социалистов подали бюллетени 19.191. Если принять при этом во внимание, что абсентеизм был громадный
_______________
     *1 Отчет о съезде торгово-промышленников см. в уфимском "Голосе Рабочего" от 10 сентября 1918 г.
     *2 "Голос Рабочего" от 1 сентября 1918 г.

стр. 170

(в Самаре, всего числилось 120.000 избирателей), то станет совершенно очевидным, как слабо было влияние Комитета даже в "столице Учредительного Собрания". В Оренбурге социалисты собрали 14.000 голосов из поданных 26.000 - это было сравнительно прилично. В Уфе дело сложилось уже гораздо хуже, - здесь из 98 гласных Городской Думы на долю с.-р. и меньшевиков приходилось только 31, а в Симбирске из 65 гласных думы к социалистам примыкали только 20. Аналогичная картина была и в большинстве других городов.
     Ясно, что Комитет, не имея нигде прочной опоры, в сущности висел в воздухе. Надо ли при таких условиях удивляться, что, не располагая ни твердостью характера, ни, что особенно важно, - реальной силой, он не был в состоянии осуществить на практике даже ту скромную программу буржуазной демократии, которая была написана на его знамени?

     10. Армия.

     Бессилие Комитета осуществлять на практике свою демократическую программу прежде всего сказалось в области военного дела.
     Проблема взаимоотношений между государственною властью и армией принадлежит, несомненно, к числу труднейших проблем всех времен и народов. Теоретически армия должна быть лишь орудием государства, практически же армия во всех странах сильно развитого милитаризма всегда являлась чем-то гораздо большим, чем простой инструмент исполнительной власти. Армия, держащая в своих руках в наиболее непосредственном смысле силу принуждения, слишком часто из слуги государства превращалась в господина над государством и, если обнаруживала при этом достаточные гибкость и благоразумие, на долгие годы и десятилетия закрепляла за собой свое привилегированное положение. Достаточно вспомнить хотя бы ту роль, которую милитаризм играл в старой императорской Германии, или ту роль, которую он сейчас играет во Франции. Повторяю, проблема взаимоотношений между государством и армией вообще очень трудна, но труднее всего она становится в моменты острой гражданской войны, когда все вопросы политики, в сущности, сводятся к вопросам штыка.
     В 1918 году для каждого из существовавших тогда в России правительств, вопрос об армии ставился так: кто кого? Правительство ли сумеет взять в руки защищающую его армию, превратив ее в инструмент своей власти, или же, наоборот, армия возьмет в свои руки охраняемое ею правительство, превратив его в простую этикетку на своей винтовке?
     Большевистское правительство сумело взять армию в свои руки, потому что оно опиралось на горячую поддержку со стороны широчайших масс рабочих и крестьян. Корни его власти лежали глубоко в народной толще. Его существование не зависело от желания или нежелания военных кругов. Поэтому большевики могли превратить вооруженную силу в простой инструмент своего господства, несмотря даже на то, что на первых порах им приходилось

стр. 171

пользоваться для организации армии силами старого контр-революционного офицерства.
     Комитет членов Учредительного Собрания оказался в неизмеримо худшем положении. Сочувствия широких масс за ним не было, серьезных корней ни в одной влиятельной социальной группе он не имел. Вдобавок люди, стоявшие у власти, отличались крайней непрактичностью и мягкотелостью, которые в обстановке гражданской войны являются просто преступлением. В результате, Комитет не сумел подчинить себе армию, а наоборот сам превратился в ее игрушку. Практически это произошло следующим образом:
     Как мы знаем, самарский переворот был произведен силами чехо-словаков. Однако тотчас после образования комитета членов Учредительного Собрания началось формирование анти-большевистских войск русского происхождения. Уже 8 июня, т.-е. в первый день своего существования. Комитет опубликовал "Приказ N 2" об организации "Народной Армии". Правила, на основе которых должна была комплектоваться эта армия, гласили следующее:
     "1) Армия комплектуется призывом добровольцев.
     "2) Минимальный срок службы - 3 месяца, каждый записавшийся на службу не имеет права оставить ее ранее этого срока под страхом ответственности перед судом.
     "3) Доступ в ряды Народной Армии открыт для всех граждан не моложе 17 лет, готовых отдать жизнь и силы для защиты родины и свободы.
     "4) Все без исключения добровольцы состоят на готовом полном довольствии и получают жалованье 15 р. в месяц.
     "5) Ввиду различных условий службы, ответственности и знаний добровольцев, устанавливаются следующие суточные деньги: рядовому бойцу - 1 р. в сутки, отделенному командиру - 2 р., взводному - 3 р., ротному - 5 р., батальонному - 6 р., полковому - 8 р., инспекторам по обучению войск - 8 р.
     "6) Сверх того, каждый доброволец, имеющий на своем иждивении семью, независимо от занимаемой должности, получает пособие на содержание семьи сто рублей в месяц. В случае многосемейности (более 3 детей) - ставка увеличивается.
     "7) Добровольцы, бросившие ради защиты родины должности в общественных и государственных учреждениях, сохраняют за собою должности до окончания срока службы".
     Итак, в основу "Народной Армии" был положен принцип добровольчества. Одновременно были выпущены обращения к "Храбрым Солдатам", к "Гражданам г. Самары", к "Крестьянам Самарской губ." и некоторые другие с призывом вступать в войска Комитета "на защиту поруганных прав народа и Учредительного Собрания". Отличительным знаком "Народной Армии" была принята георгиевская ленточка, о чем было особо об'явлено в следующем витиеватом приказе:
     "Воин, добровольно принявший на себя обязательство защищать свободу и родину от насилия, является выразителем идеи беззаветного мужества.
     "Поэтому Комитет членов Учредительного Собрания постановляет установить

стр. 172

для добровольцев Народной Армии отличительный знак - Георгиевскую ленту наискось околыша".
     Формирование армии началось, и с первого же момента Комитет, - этот пламенный рыцарь прекрасной дамы "демократии, - стал сдавать без боя одну демократическую позицию за другой.
     Прежде всего необходимо было решить вопрос о лице, которое возглавляло бы всю военную работу. Если бы лидеры Комитета были настоящими революционерами, они, конечно, поставили бы на это, в тот момент наиболее ответственное место, вполне своего надежного человека. Такой человек имелся на-лицо, - это был уже упоминавшийся выше полковник Махин. Правда, в момент самарского переворота он находился в Уфе, но уже к началу июля, после падения Уфы, Махин оказался в рядах своих партийных товарищей, и мог бы быть назначен начальником штаба "Народной Армии". Сделал ли это Комитет? Нет, не сделал. И вот по какой причине.
     Та небольшая военная сила, на которую самарские с.-р. опирались до свержения большевиков, состояла из подпольной офицерской организации, руководимой подполковником Галкиным. Организация слыла "беспартийной", на самом деле она была переполнена черносотенцами и монархистами. Эта организация сыграла роль кадра при формировании "Народной Армии". Галкинские офицеры не могли простить Махину его "сотрудничества с большевиками", несмотря на то, что, как мы уже знаем, Махин попал в Красную армию по прямому приказу эс-эровского Ц. К. и что он сдал Уфу Комитету. Они считали его недостойным своего общества и отказывались работать вместе с ним. Конечно, это были ни на чем не основанные претензии и в начале их было довольно легко переломить. Надо было только обнаружить твердость и решительность. Но ведь Комитет состоял из эс-эров, из благовоспитанных интеллигентов и прекраснодушных болтунов, и, конечно, он не сумел во-время показать кому следует кулак. Наоборот, сам Комитет капитулировал пред офицерством: Махин был отправлен командовать фронтом в Вольском направлении, а во главе "Народной Армии" был поставлен подполковник Галкин, типичный солдафон царского времени, скрытый монархист и враг демократии, открыто заявлявший:
     - С рабочими нечего миндальничать!
     Сознавая всю опасность данного назначения, Комитет пытался парировать ее назначением в штаб армии в помощь Галкину эс-эров Боголюбова, Лебедева и Фортунатова. Однако Боголюбов вскоре ушел из штаба, Лебедев и Фортунатов же все время дрались на фронтах и в органической работе военного ведомства никакого участия не принимали. В Самаре все время сидел Галкин, назначенный в дальнейшем управляющим военным ведомством, и строил "Народную Армию" так, как ему хотелось. Галкину же хотелось создать армию старо-монархического типа, построенную на палочной дисциплине, готовую быть слепым орудием в руках командующих классов. И он планомерно и сознательно стремился к достижению манившей его цели.
     Для этого он прежде всего постарался убедить комитет, что вооруженная сила должна быть построена на принципе "Армия вне политики". Кое-кто

стр. 173

из эс-эров вздумал было протестовать против столь далеко идущего нейтрализма, но Галкина поддержали Фортунатов, Лебедев и другие эс-эровские "военспецы", и бесхарактерное большинство Комитета, конечно, уступило. Тем самым эс-эровская партия отрезала себе возможность действительного контроля над положением дел в армии и на фронте.
     Как известно, принцип "Армия вне политики" всегда до сих пор на практике означал "Армия для реакционной политики". Именно это самое произошло и в Самаре. Забронировав себя от слишком явного вмешательства Комитета в военные дела, полковник Галкин упрямо повел свою линию. Все командные места в частях "Народной Армии" он заполнял офицерами старого закала, отливавшими всеми цветами монархической окраски. Наиболее ответственные места были даны махровым черносотенцам, не перестававшим мечтать о возвращении царских времен. Комитет неоднократно пред'являл Галкину требования представлять ему на утверждение важнейших кандидатов на командные должности, но Галкин систематически игнорировал эти требования. В результате, вся головка армии оказалась составленной из врагов демократии, с трудом переносивших господство комитета. Даже наиболее популярный из военачальников самарского правительства, ставший впоследствии столь известным, Каппель, не скрываясь, говорил, что по взглядам он, собственно, монархист, и что он идет с Комитетом только до тех пор, пока не будет свергнута власть большевиков. Бесконтрольное хозяйничание Галкина в вопросе о назначении офицеров приводило, подчас, к настоящим скандалам. Так, вскоре после захвата власти Комитетом выяснилось, что во главе военно-судебной части "Народной Армии" был поставлен генерал Тыртов, прославившийся тем, что в старой царской армии в качестве "председателя военно-полевого суда осудил к повешению большое число борцов за свободу". Такого издевательства не мог стерпеть даже беспозвоночный Комитет, и особым "Приказом N 66" от 1-го июля Тыртов был уволен от занимаемой им должности. Однако это был единичный случай. Как общее правило, торжествовал Галкин, а не Комитет.
     Формируя кадры черносотенных заговорщиков, Галкин не забывал вводить в армии и старые, милые сердцу этих заговорщиков, порядки. Были восстановлены старые чины, введен в действие старый дисциплинарный устав, возрождены старые зубодробительные приемы в воспитании солдат. Галкину очень хотелось также украсить офицерство старыми золотыми погонами, но пока он не решался этого сделать и до поры до времени пошел на компромисс: погоны были установлены, но маленькие и притом защитного цвета. Их было почти не видно, но Галкин был доволен, что Комитетом признан самый "принцип погон" - за принципом уже естественно должны были последовать и самые галуны и звездочки.
     Нельзя сказать, чтобы Комитет не видел надвигавшейся на него опасности. Нет, Комитет эту опасность сознавал и даже пытался с ней бороться, но беда была в том, что в своем стремлении обуздать монархические тенденции в армии, он неизменно обнаруживал поистине вопиющую бесхарактерность. Я помню такой случай. Воспользовавшись от'ездом Галкина на челябинское

стр. 174

совещание об организации всероссийской власти, комитет произвел в офицерские чины ряд партийных эс-эров, желая таким путем несколько ослабить монархическое засилие в рядах командного состава "Народной Армии". Когда Галкин вернулся, он устроил грандиозный скандал по поводу того, что эти назначения были произведены без его ведома. Комитет перетрусил и... уступил: назначения были аннулированы, а заместителю Галкина, санкционировавшему назначения, был об'явлен выговор.
     Для характеристики положения в высшей степени показателен следующий красноречивый эпизод. Над зданием Комитетов развевался красный флаг. Как-то раз, во второй половине августа, в Самару ночью приехала группа сибирских офицеров. Отправившись бродить по городу, они наткнулись на здание Комитета и с удивлением, во мгле предрассветных сумерек, увидали реющее над головой красное знамя. Вызвавши дежурного коменданта, офицеры в весьма нахальном тоне задали ему вопрос:
     - Что это за красная тряпка болтается над зданием?
     Комендант пытался их урезонить, но напрасно. Произошла перебранка. Комендант хотел арестовать офицеров, но вместо того сам был ими арестован. Инцидент привлек внимание других лиц, находившихся в это время в здании Комитета. Затрещали звонки телефонов, явился управделами Комитета и, узнав в чем дело, отправился к Галкину с предложением немедленно арестовать сибирских офицеров. Однако, Галкин заявил:
     - Я сам неоднократно говорил, что эту тряпку надо убрать.
     Конечно, никаких действительных мер к обузданию сибирских офицеров Галкиным принято не было. Узнав обо всей этой истории, члены Комитета сильно вспылили. На заседании Комитета 18 августа управляющему военным ведомством было выражено неодобрение за проявленные им во время описанного инцидента слабость и нераспорядительность. Галкин взбеленился и пригрозил своей отставкой. Это подействовало: на другой день, 19 августа, постановлением того же самого Комитета Галкин был произведен из полковников в генерал-майоры, и на этом весь инцидент был признан исчерпанным.
     Припоминая теперь взаимоотношения между Галкиным и Комитетом, я должен констатировать, что этот бездарный и ограниченный офицер сумел положительно терроризировать "избранников народа" и совершенно подчинить их своему влиянию. Единственным оружием его было нахальство, но это оружие почти никогда не давало промаха. В каком унизительном положении находился Комитет, можно судить по тому, что он никак не мог добиться регулярного получения оперативных сводок. Вольский вел неоднократно переговоры об этом с штабом, Комитет делал не раз формальные постановления о доставлении ему сведений с театра военных действий, один раз Комитет даже об'явил выговор Галкину за неполучение им информации с фронта, - все было тщетно. Военное командование не желало считаться с высшим органом государственной власти, а этот орган не находил в себе ни силы, ни решимости для того, чтобы принудить к повиновению непокорных офицеров. Когда, после падения Самары, Комитет переехал в Уфу, положение стало еще скандальнее: штаб категорически отказывался давать Комитету какие бы то

стр. 175

ни было сведения о положении на фронте, и членам Комитета приходилось узнавать о ходе военных операций "частным путем" через знакомых офицеров, служивших в штабе. Так велик был авторитет той власти, которая считала себя единственно правомочной говорить от имени русского народа!
     А между тем на "территории Учредительного Собрания", особенно на первых порах, имелись элементы, которые могли бы явиться серьезным противовесом Галкину и его офицерам. Состав "Народной Армии" был довольно пестр: на-ряду с монархическими офицерами там имелось достаточное количество интеллигенции, учащейся молодежи, крестьян и даже рабочих. Так, в районе Вольска и Николаевска на фронте оперировали отряды, составленные, главным образом, из крестьян. Отряды эти были не очень многочисленны и отличались большой неустойчивостью, но все-таки они представляли известную реальную силу, настроенную анти-монархически. В Уфе существовал рабочий отряд, под командой Шоломенцова, состоявший преимущественно из уфимских железнодорожников, в Ижевском и Воткинском районах оперировали довольно многочисленные пролетарские части, вербовавшиеся из среды рабочих двух имевшихся здесь оружейных заводов. Образование рабочих анти-большевистских отрядов об'яснялось теми ошибками, которые были сделаны первыми представителями Советской власти на Урале, и представляет собой, конечно, одну из досадных гримас революции. Но во всяком случае эти рабочие отряды армии Комитета были и являлись, конечно, решительными врагами черносотенного офицерства. Далее, имелись небольшие эс-эровские отряды (например, конный отряд Фортунатова, насчитывавший 150 сабель), студенческие части, сильно сочувствовавшие эс-эрам, и некоторые другие, стоявшие на платформе демократии. Как видим, даже в среде добровольческих элементов "Народной Армии" было достаточно сил для того, чтобы поставить в должные рамки монархическое офицерство. Нужны были только смелость и решимость, только планомерная работа по об'единению демократических элементов в армии. Но лидерами Комитета были эс-эры... и, конечно, они капитулировали пред натиском черной сотни.
     Я хорошо помню, какой переполох произошел как-то на частном совещании наиболее влиятельных работников Комитета, когда член Учредительного Собрания Н. И. Ракитников высказал мысль о необходимости, в целях борьбы с реакционным духом в армии, командировать членов Комитета в отдельные войсковые части в качестве комиссаров, наделенных широкими полномочиями. Мысль была, несомненно, здоровая: таким путем можно было, хотя бы до некоторой степени, ослабить монархическое засилие в рядах войск. Но присутствовавшие на совещании эс-эры пришли в сильное смятение. Принять предложение Ракитникова это значило, во-первых, поссориться с Галкиным, а, как я уже указывал, Комитет был терроризирован Галкиным, и, во-вторых, это слишком напоминало Красную армию... большевиков... Советскую власть, которые Комитет собирался сокрушать совсем иными "демократическими" средствами. Предложение Ракитникова так и не было осуществлено.
     Формируемая Галкиным "Народная Армия" представляла собой такую

стр. 176

возмутительную картину, что с протестом, наконец, выступили... чехо-словаки. Их командный состав открыто указывал Комитету на черносотенную опасность, гнездящуюся в "Народной Армии", и решительно настаивал на необходимости демократизации всего военного дела. Чтобы показать, как надо строить "демократическую" армию, чехо-словаки предложили организовать особые русско-чешские полки, которые комплектовались бы из русских добровольцев, но находились бы под командой чешских офицеров. Русско-чешские полки сразу приобрели значительную популярность, так как господствовавший в них дух сильно отличался от духа, вносимого в армию галкинской бандой, и стали быстро усиливаться. Монархическое офицерство забило тревогу. Военное ведомство начало систематически саботировать формирование русско-чешских полков, задерживать снабжение их оружием, продовольствием и проч. После падения Самары, русско-чешские части были фактически сведены на-нет и затем вскоре исчезли. Комитет не сумел отстоять даже эту многообещавшую попытку, за которой стояла сила чешских штыков.
     До сих пор я говорил лишь о добровольческих элементах "Народной Армии", но она не исчерпывалась только ими. Правда, в начале Комитет надеялся, что сможет ограничиться одним добровольным набором, однако надежда эта не оправдалась. Добровольцев об'явилось всего лишь 5 - 6 тысяч и, так как потребности борьбы требовали значительно больших военных сил, то Комитету уже 30 июня пришлось об'явить мобилизацию двух годов - 1897 и 1898. Предполагалось, что таким путем будет получено около 50 тысяч человек. Мобилизация с самого начала пошла туго - крестьяне не желали давать своих сыновей в армию - и вместо ожидаемых 50 тысяч было набрано не больше 12 - 15 тысяч*1. Их заперли в казармы и начали обучать военному искусству по методам царского времени. Результат получился весьма плачевный. Мобилизованные крестьяне и рабочие сражаться против большевиков не желали, они либо разбегались при первом удобном случае по домам, либо сдавались в плен советским войскам, предварительно перевязав своих офицеров. Как боевая единица, эти мобилизованные войска оказались никуда не годными, и Комитет, в конце концов, вынужден был держать их в тылу в расчете, что дальнейшая "учоба" выбьет у них дурь из головы. На фронте дрались чехи и добровольцы.
     Не представляя таким образом никакой ценности для борьбы с большевиками, мобилизованные войска могли бы, однако, оказаться пригодными для борьбы с монархическим засилием в армии. Но для этого надо было уметь к ним подойти. Для этого надо было действительно "демократизировать" военные порядки, надо было ввести тот институт комиссаров, который так пугал эс-эровских лидеров, надо было обуздать монархических офицеров в их черносотенно-зубодробительных устремлениях. Ничего этого Комитет не
_______________
     *1 Общая численность войск Комитета в момент наивысшего расцвета достигала приблизительно 30.000, не считая чехов. Число чехов на Волжском фронте колебалось между 5 - 10 тысячами чел.

стр. 177

сумел и не решился сделать. Лишенный воли и энергии, он просто плыл по течению, предоставляя хозяйничать Галкину и К°. В результате в мобилизованных войсках начали вспыхивать восстания, за которыми следовали жестокие расправы (например, восстание Самарского полка, состоявшего главным образом из рабочих, восстание, подавленное штабом с чрезвычайной свирепостью).
     Всякий раз, когда более дальновидные из эс-эров, особенно из их военных работников, указывали лидерам Комитета на недопустимость положения в армии и требовали принятия решительных мер для предупреждения грозящей катастрофы, партийные генералы благочестиво заявляли:
     - Мы люди штатские и в военные дела не считаем возможным вмешиваться.
     Попросту они трусили. Эти маргариновые демократы, готовые десять раз на дню клясться именем Учредительного Собрания, боялись шевельнуть пальцем для осуществления действительной демократизации армии. Они отдали без боя эту огромную силу в руки монархистов и тем самым подготовили свою собственную гибель. Воистину они заслужили эту гибель.

     (Продолжение следует).